Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана] - Сергей Алексеев

Под утро прискакал боярин – сам конный, подводная лошадь с седлом персидским, для княжон. У коновязи спешился, к воротам подошел. Повсюду, насколько глаз хватал, лежали нищие, кто на сырой земле, кто на подстилке – весь Разгуляй сопел и трясся в лихоманке. И лишь верижник, стоя у ворот, крест над главой держал.

– Изыди, сатана! Вон, вон! Не то убогих подниму!

Князь встал пред ним и усмехнулся.

– Ты жив еще?

Тот будто бы признал, крест опустил и вдруг беззубо шамкнул:

– Покуда жив…

– А что невесел?

– Да скоро смерть моя… Все ходит, ходит за спиной. И эдак, эдак, – под коленки…

– Скажи мне, обреченный… Скорбящая вдова, боярыня… что с ней? Жива ль, здорова?

– Э-э, нет, ступай отседова, ступай! – и князя оттолкнул. – Не велено пущать! Ишь, что ему! Жива ль здорова! Что за нужда?

– Да погоди, верижник… Не велено? Но кем? Ужели снова Аввакум?..

– Поди, поди! Ты сатана! Ведь я признал тебя, треклятый!

Князь осенил себя крестом.

– Позри, я православный!

– А ты прикинешься – недорого возьмешь! Сгинь, сгинь, нечистый!

– Довольно, не юродствуй! – боярин за вериги взял и над землей приподнял. – Кто не пускать велел?

– В сей час же отпусти! – и словно уж, скрутился. – Эй, братия, вставай! Разбойник се и вор! Боярыню пришел пограбить! Ратуй, народ честной!

И в тот же миг весь Разгуляй содрогнулся, зашевелился, и сотни рук, чудовищу подобно, сплелись и потянулись к горлу. Князь ужаснулся весело.

– Сколь мерзости вокруг! – верижника поставил и кнут достал. – Ужо я проучу!

Пожалуй, четверть часа свистела плеть, но под нею всякий раз оказывалось пусто! Толпа убогих, слившись в едину плоть, смолою черною текла и извивалась, и тот час расступалась – плетеный кнут сек землю! И был лишь смех в ответ, оскал беззубый да ругань лютая!

– Должно, устал! – над ухом хохотнул верижник. – Народ сей – обух! Что против плеть? Убогие сказали – не пускать, и ведь не пустят!

– Твоя взяла! – боярин кнут заткнул. – Ты будто голова средь них, – к тебе и обращаюсь. Пусти! Одним бы токмо оком глянуть! Молю тебя! Ты не всегда верижник был, а был когда-то молод и ведал страсть любви. Коль ведал, то пусти! Смерть ходит за тобой, но и за мною тоже. Ежечасно я чувствую, как дышит мне в затылок… Увидеть надобно боярыню!.. А после умереть. Услышь меня, старик! Мне завтра должно к царю идти, со словом… Один лишь день в запасе!!

Верижник сделал знак и усмирил толпу.

– Пустить тебя?.. А что ты дашь? Ведь даром-то и чирей не садится… Сам Бог велел чертям и бесам не спускать.

– Я православный суть! Се крест тебе! – и распустив рубаху, нательник показал.

– Теперь я верю, – рукою потянулся. – Да что там, на гайтане?

– Вещица заказная, суть, оберег от смерти.

– Пожертвуй мне! Тогда впущу.

– Да полно, дед! На что тебе?.. Вот перстень с изумрудом. На-ка, возьми!

– Не-ет, перстень мне не нужен. Грош цена. Дай мне вещицу! Дай ладанку свою! Ей-ей, впущу. А то убогих кликну! Эй!..

– Постой, старик!.. Она мне жизнь хранила… Разбита пулями не раз…

Верижник засмеялся, затряс цепями, и будто эхом заблажила смола людская.

– Ты умереть хотел, единый раз взглянув? Взгляни и умирай! Ты князь, и твое слово твердо! Или сбрехал?

– Добро, возьми, – снял с выи обережный знак. – Она мне ни к чему.

Заполучив вещицу, старик нырнул в толпу и растворился в ней. И лишь от смеха, будто бы от камня, пошли круги…

– Ворота? – князь заметался, – Ворота отопри! Ведь был же уговор! Кто мне откроет?! Иль в сей час сломаю!

Текучая смола взбурлила, выбрасывая дым и брызги, вскипела адским хохотом:

– А здесь не заперто! Ха-ха-ха! Здесь всегда открыто!!

Дубовые ворота распахнулись, и он вбежал во двор, оттуда – в терем. Служанки сонные по сторонам и к стенкам.

– Свят-свят…

Встал перед опочивальней, собрался с духом и двери распахнул. Скорбящая молилась и, вздрогнув, замерла.

– Кто смел войти ко мне? Кто заявился? Я всех прогнать велела!

Князь у двери стоял и молча любовался. Она вздохнула и к образам.

– В молитвах пред Тобою и в веригах, я, суть, избавилась от искуса. Но образ князя, подобно Князю Тьмы, является ко мне в который раз. И будто предо мной стоит… Избавь же от видений, Господи!.. Иль князя нет в живых, коль дух его являться стал? Ужели схоронили не отпетого?.. О, Боже Правый! Покарай меня! Но ладу моего спаси! Коль жив еще…

– Я жив. Молитвами твоими…

– О, вот и голос слышу…

– Оборотись, позри…

Боярыня позрела – рукою заслонилась.

– Нет, сгинь! Исчезни, прелестный образ! Нет!

Князь опустился на колени – лицом к лицу, длань ее в руки взял.

– Жив я и явен пред тобою, государыня… Ты чувствуешь тепло?

– Рука живая, – длань отняла и отстранилась. – Но сам похож на сон. Зачем же ты явился?

– Чтоб взять тебя!

– Егда ты в первый раз пропал, я прождала лет целых шесть и боле. И ждать устала!.. А во второй, егда духовник отказал… Так отреклась! И даже не молилась – меды пила, плясала. Ты посулил вернуться к Петрову дню, а ныне уж Успенье! Не месяц минул – два. Мне мыслилось, навеки отреклась… Ты же явился в третий раз!

– Но ты звала меня в молитвах! Я всюду слышал глас.

– Я не звала тебя!.. И коль случалось, то в безумстве. Иль дьявол искушал.

– Но в зове слышалась любовь! С каких же пор сия Христова добродетель отнята у Спасителя и тьме принадлежит? Я государев муж – не богомолец. Но и своей душой незрячей изведал – всякая любовь есть благо суть и блажь Господня.

Скорбящая склонилась перед ним.

– Твои слова пьяней и слаще меда… Они дают мне силы… Но ты опять исчезнешь! Мне ж снова ждать, томиться!..

– На сей раз не придется ждать.

– Как мне поверить, князь?

– До завтрашней зари мы будем вместе, а утром к государю. На час иль менее того… И уж не будет расставаний.

– Ты зван был государем? – она насторожилась.

– Да нет, иду незваным.

– А по какой нужде?

– Челом ударить, служба надоела!

– Что-то тревожно мне, – Скорбящая вздохнула. – Давно я в сенях не бывала, не ведаю, что при дворе, что думает Тишайший… Однако же намедни духовник приходил, невиданное дело – плакал! Царь цепи с него снял и отпустил! Неладно се, я государя знаю…

– Ну, полно, не тревожься. Ведь я царю не враг. Иное дело, заблужденье суть…

– Ох, как поверить мне…

Он обнял согбенные плечи и ощутил сквозь ткань сорочки суровые узлы – вериги! Их обнажил и приложился.

– Ежели ты, свет мой, голубица, во власянице помнила меня, знать, воля в том не наша…

Боярыня озябла.

– Мне страшно!.. И печально отчего-то! Чем ближе ты, тем ближе слезы и хочется молиться!

– Покуда я с тобою, лебедица, забудь о страхе и печали. Лия в молитвах слезы, ты слепнешь. Но одной твоей слезы довольно, чтобы искупить грех человечества… Позволь, сниму вериги?

– Не искушай меня…

– Мне ведомо, кто тот злодей, забивший во власяницу. Замыслив мучить плоть, он мучил душу!

Скорбящая прижалась к князю, взмолилась страстно:

– Мне страшно снять вериги! Возможно ль в мире сем жить без вериг?! – и в тот же час отпрянула, вскочила. – Но что со мной? Вериг не ощущаю! Их будто нет на мне!.. Где власяница, что жгла меня и днем и ночью? Да вот же, вот она! Почто же боли нет и нет огня, испепеляющего тело и страсть мою?! Неужто ты, светлейший, к веригам приложившись, избавил от страданий?

– Нет, государыня, – Скорбящую он поднял на руках. – Се власть любви. Токмо она сильнее всякой власти.

И закружил ее. Смешалось все в очах: иконы, свечи и ясная заря. Блестящий круг, сиянию подобный, восстал над головами.

– Ах, отпусти меня! – ликуя и смеясь, она взмолилась. – Не вечно же кружить и птицам в поднебесье! Сколь ни летай, придет пора на землю опуститься, ибо и птицы на земле живут.

– Да и венчают на земле, хотя все браки на небесах творятся, – князь на ноги ее поставил. – Нас кони ждут у коновязи. Так поспешим к венцу!

– Ты ж помнишь, по старому обряду!..

– Есть храм, где обвенчают нас!

– И чтобы поп…

– За благочестье древлее в огонь пойдет!

– Ну что же, с Богом! В добрый путь!

Как они мчались!

Персть отряхнув земную, поднялись кони ввысь и понесли боярыню и князя. Им чудилось, как за спиною отрастают крылья, и они уже летят по небосклону, подобно птицам, обгоняя стаи лебедей. И оттуда, сверху, открылся зрак: земля преобразилась! Вдруг скрасились осенние седины, куда ни глянь – повсюду зелен цвет и травы расцветают. Умытая весенняя земля им улыбалась! И люди кланялись, и маковки церквей! И ни огня, ни дыма и никаких страстей!

В сей дороге чудной, Феодосья со светлейшим князем достали поднебесья. И души их, оставив тяжесть тел, соединились!

И было откровение. Там тверди нет. Там тверди нет! Там свет и воздух сплетаются в сияющие космы, а из косм тех дорога соткана над всей землей. Нехожена, неезжена дорожка. Лишь птичьи перышки да божий следочки…